Сага о материнском инстинкте.
Раз уж пошла такая пьянка, нужно один раз рассказать о моей вдребезги проигранной войне с материнским инстинктом. О чем я теперь, впрочем, не жалею. Но были времена, когда жалела.
Много раз мне говорили, что если один раз все это записать, то перестанет так давить на психику. Интересно, что я вполне успешно применяла этот способ к другим тяжелым темам, но специфически писать о деторождении как-то казалось мне чересчур. Тяжко было и неприятно, язык в трубочку сворачивался.
Что случилось теперь? Хрен его знает. Скорее всего, рубеж сороковника связывается у меня в подсознании с окончанием репродуктивного возраста. Нет-нет, я в восторге от более поздних мам, это просто подсознательный стереотип, который заставляет какой-то мой "нижний мозг" начинать работу по переориентации на грядущих внуков. Видимо, поэтому язык из трубочки развернулся, и можно попытаться.
Три дисклэймера.
Во-первых, я не закрываю пост. Я совершенно сознательно стараюсь не закрывать "детские медицинские" посты без крайней необходимости. Это делается для тех мам или будущих мам, кого эти посты могут теоретически минимально поддержать. Такая вот МИЦВА, кто понимает на иврите . Кто не понимает - приблизительно переводится как "доброе дело". За мои интернетские три года мне написало несколько десятков мам, пап, и прочих заинтересованных лиц, которым важно было в трудную минуту прочитать нечто, внушающее надежду...
Во-вторых, сразу предупреждаю: пост тяжелый. В нем до хрена жутких физиологических подробностей и лишней для счастливого обывателя информации. Не нравится - не читайте. Специфически я бы не советовала читать беременным женщинам. В общем случае им лучше подождать с таким чтением до родов, когда рядом уже будет здоровый малыш, а собственные тревоги останутся позади.
В-третьих, я прошу прощения за возможные медицинские неточности. Я не врач, и излагаю по памяти пациента, так сказать, которая, разумеется, несовершенна. Кроме того, я могла кое-чего не понимать, что понятно искушенному врачу-читателю. Тем не менее, факты мною воспринимались именно так, в меру моего понимания, и именно в таком виде оказывали на меня влияние.
Итак, побежали.

Добавлено (23/Апрель/2006, 16:58)
---------------------------------------------
Недодетка.
Я не помню, хотела ли я детей до 19 лет. Потому что хорошо помню почти что сам тот час, когда по-настоящему захотела. Это было в первые дни после прямого попадания в онкологическую клинику, о котором я уже писала. Оставив в стороне лирику, попробуйте представить себе перелом, который произошел в моем осознании собственного тела. На этом я хочу остановиться подробнее.
Здоровый молодой человек склонен воспринимать себя в полном и нерасторжимом единстве. Это не значит, что он в себе всем доволен, но это значит, что у него нет проблемы определить, что такое ОН САМ. Форма пальцев и толчковая нога, вовлеченность в политику и устойчивость к алкоголю, наличие или отсутствие способности видеть цветные сны и скорость чтения, - все это ОН, все это признаки и составляющие единого человеческого существа. Существо это себя минимально или максимально любит, ценит, думает, что оно знает, что оно такое есть, и не склонно даже в качестве вечернего духовного упражнения рассматривать себя любимого, как, например, малофункциональный комок протоплазмы... Конечно, у существа есть проблемы "разрыва" между тем, как оно само себя воспринимает, и тем, как его воспринимают окружающие. Но этот разрыв, часто кажущийся молодому и глупому существу драматичным, на самом деле весьма невелик. Скажем, существо думает, что девушки его любят за ум, а они его любят за красивые бицепсы. Ужас, кто спорит. При этом обе стороны видят в существе молодого человека, который не прочь.
Красивая девушка девятнадцати лет от роду, которую все вокруг хотят. Весь ее пока не очень большой опыт сосуществования со своим взрослым телом научил ее, что тело есть приз, вожделенное Золотое Руно, что оно прекрасно, что оно зажигательно, что оно таинственно. И хотя девушка знает, что тело видоизменяется естественным путем в течение жизни, но она пока не умеет препарировать единую себя, ее тело и душа живут в единстве, им, счастливым, не нужно искать смысл, не нужно оправданий для существования: толпы поклонников заключают в себе это оправдание, "если звезды зажигают - значит, это кому-нибудь нужно".
И вот такая девушка попадает в место, где:
- Молодые мужчины-врачи полностью абстрагированы от факта, что она красивая женщина. Работает тут команда энтузиастов, они спорят друг с другом, и могут, например, в продолжение спора поймать юную нашу красавицу на лестнице и принародно раздеть да ощупать (совок!), страстно доказывая один другому, что подмышкой нечто увеличено сильнее, чем в паху.
- Красота перестает быть ее постоянным признаком. Практически в первый же день нашу красавицу весело на бегу информируют, что волосы у нее на затылке выпадут все, и голова станет лысая, как колено, "но только на затылке и ненадолго, потом вырастет". Рушатся основы: так она красива или нет? До понедельника еще да, а со среды уже полулысая?
- Понятия стыда и интимности вообще перестают работать, ее нагота перестает быть призом. Два молодых парня с шутками и прибаутками ковыряются у нее в паху, открывая для диагностики бедренную артерию. Третий, высунув язык от усердия, рисует на ее обнаженной груди разметку для облучения, деловито перекладывая железы туда-сюда.
- Ее лишают шанса на обычное женское будущее. Врачи против даже того, чтобы пациентки выходили замуж : при регулярной половой жизни, якобы, меняется гомеостаз, и это может спровоцировать рецидив. Любые изменения в женском организме могут спровоцировать рецидив. О детях вообще никто слышать не хочет: "Деточка, ты что, дура? Ты думай, как выжить. Рожать уже теперь другие будут, обойдутся без тебя. Какая из тебя теперь мать?"
И наша героиня, потрясенная, садится думать. Расчленять бытие. Волосы отдельно - детородные функции отдельно. Кто я. Зачем я. Как жить без волос, и стоит ли. Как жить без детей, и получится ли вообще жить. И так далее. И так далее.
Это я все про себя. Про те страшные дни в феврале 1985, когда я поняла, что останется мое тело красивым или нет, никакого смысла нет в нем, если я не смогу родить ребенка. Что без этого я сама себе не нужна, и жизнь мне не нужна без этого. Бедные мои родители, они не были для меня тогда достаточным якорем, я была слишком молода. Очень может быть, что если бы тогда у меня столь бесцеремонно не ОТНИМАЛИ право на материнство, я никогда бы так сильно не захотела его отстоять...
Установок ультразвукового обследования в 1985 году в Питере еще не было. Для исследования грудной клетки, естественно, делали рентген, для всяких там костей-мозгов уже существовала изотопная диагностика, а вот брюхо обследовали при помощи введения контрастного вещества непосредственно в кровеносные сосуды через бедренную артерию (ангиография, показывала положение дел в сплене - печень, селезенка) или в лимфатические через ступни обеих ног (лимфография, показывала состояние тазовых органов).
На основе всей этой пакости (не только на ее основе, но в том числе) устанавливалась стадия заболевания (в нашем случае почти у всех это был лимфогранулематоз). Считалось, что на двух ранних стадиях органы поражаются только выше диафрагмы. Частичное поражение ниже диафрагмы считалось третьей стадией, повсеместное поражение ниже диафрагмы - четвертой. Естественно, лечение назначалось разное. Скажем, больным на четвертой стадии, не входящим никак в ремиссию, назначали иногда субтотальное облучение - его мало кто переживал, умирали быстрее, чем от самой болезни...
У меня был огромный узел на шее, так называемый подчелюстной. Его удалили еще в другой больнице, считая до операции кистой. И только гистология показала истинную природу этой пакости (операцию делали под местным наркозом, и я сквозь жуткую боль - наркоза дали мало - прекрасно слышала разговор врачей: "Это еще что за хуйня? - Заебись, лимфоузел какой-то..." ).
Простое рентгеновское обследование больше нигде узлов не обнаружило, и предварительно мне "обещали" первую стадию, "поймали в зародыше". Светило мне за эту первую стадию матричное облучение верха - терапевтическое, низа под вопросом - профилактическое, и гуляй Вася под наблюдение, ешь витамины. Да вот только ангиография оказалась - положительная. Узлы в селезенке. А лимфография при этом - отрицательная. Таз чистый. Итого, получите третью стадию А. Облучение верха, облучение низа, и химиотерапий... штук шесть. А потом, как войдете в ремиссию, можете радоваться жизни... Если останется, чем.
Лечение это специфическое, да. Волосы выпадают - это цветочки. Сгорают слизистые: трахея там, желудок. Кожа тоже часто сгорает, еще как и на огромной площади. Стоматит кислый. Организм блюет и кушать отказывается. Химия разъедает вены, тромбофлебиты жуткие бывают. Иммунитет садится так, что любая экзотическая зараза лезет, пресловутый герпес зостер (опоясывающий лишай) с гноем и гангреной пересношал все отделение, и ладно, если как было у меня - под грудью и на спине, а если на лице, на бывшей волосистой части головы? Там рубцы остаются, как после тяжелейшего ожога, и никакие волосы не растут уже никогда. Сниженный иммунитет приводит к еще и тому, что в организме, как бомбы замедленного действия, поселяются разные до поры до времени тихо себя ведущие вирусы… Некоторые от переоблучения ловят лучевую пневмонию, умирают быстро. А самое интересное вот что: искусственный климакс. Месячные то - тю-тю, прекращаются, после полного матричного облучения низа - всегда, после только химий - в зависимости от индивидуальной стойкости, после пятой-шестой обыкновенно. Если девочка молодая и "отползла", то потом вроде можно лечиться. Не знаю, сколько лет это берет и что из этого получается. Потому что облучать низ себе я не дала.
...Иногда больным лимфогранулематозом делали операцию спленэктомии - то есть, удаляли селезенку. Я так и не поняла, в чем состояли показания для такой операции. Мне сама идея понравилась: разрезать, посмотреть, что там у меня на самом деле есть (врачи сомневались в диагностической точности ангиографии), а потом разрезать еще немного и подшить яичники за стенку матки (обычно подшивают всего один, считается, хватит). Вот теперь можно и пооблучать! Матка яичники закроет, и климакса не будет. То, что он все равно будет после полного курса химий, мы пока пропустим мимо внимания, давайте переживать неприятности в порядке их поступления...
В общем, я размахнулась и подписала операцию. Если бы она состоялась, я получила бы на животе шрам в виде перевернутой буквы "Т" общей длиной сантиметров 40. Потом я все равно получила шрам такой длины, но на 12 лет позже. Впрочем, если бы операция состоялась, я не дожила бы до эпохи второго шрама. С операциями спленэктомии была странная история: они шли волнами, но выяснялось это значительно позже. Скажем, все прооперированные с мая по сентябрь как один умирали через год после операции. А все, прооперированные в следующие четыре месяца жили себе и поживали целехоньки... Впоследствии выяснилось, что я попадала как раз в плохой период...
Спас меня заведующий отделением анестезиологии и реанимации Александр Львович Рабский. Имя настоящее, надеюсь, он жив-здоров, в последний раз я с ним разговаривала в 1990 из Хайфы: он работал анестезиологом в Афуле. Просто так судьбе было угодно, что именно он был дежурным анестезиологом накануне и в день операции. По своему положению и авторитету он был единственным, кто мог проделать такой трюк. Меня уже утром сам профессор Г., хирург, пощупал, живот побрили тщательно... Вечером пришел доктор Р., и долго выспрашивал про все на свете, качая бородкой... Утром сидим мы с мамой, ждем каталку. Я голая под ночнушкой, голодная, пустая внутри, как воздушный шарик, наркотиками какими-то уже накачанная. А каталка все не едет и не едет. И не едет и не едет. И не едет... И вот вместо каталки вызывают нас к Шусту.
"Как жизнь матозника пуста, когда не видит он Шуста".
Это я наших врачей капустниками развлекала. Шуст Владлен Федорович - тоже настоящее имя, старший научный сотрудник отделения. Между прочим, апологет исключительно одинокой жизни для больных женского пола, как ни обидно. Человек суровый и врач замечательный.
- Лара, - говорит Шуст, - Рабский ночью звонил профессору Г., категорически возражал против операции. Показаний нет, а противопоказаний море: и гепатит в анамнезе, и еще черт знает что. С утра они снова совещались, и Г. с его доводами согласился. Будем лечить терапевтически.
- Владлен Федорович, - еле ворочая языком, возмутилась я, - а яичники-то, яичники?!!!
- Ты мне плешь проела со своими яичниками! - закричал Шуст, бегая по кабинету и шлепая себя ладонью по макушке, - Плешь! Во всю голову! Отцепись! Придумаем что-нибудь.
…И они действительно придумали. Я от переживаний и беготни по коридорам в полуголом виде схватила страшнейший насморк. Пока я его лечила, врачи отделения собрались и придумали так называемое Г-поле, или КОРОТКОЕ поле - для облучения живота у женщин с чистой лимфографией, в обход органов малого таза. Уже на моей памяти оно пригодилось как минимум двоим пятнадцатилетним девочкам, поступившим позже меня…
…А детей хотелось все сильнее. Я писала в одном личном письме:
"…Обуревает тоска по детям. Просто руки сводит от желания сжать маленькие ручки, обуть маленькие ножки..."
Зав. отделением, впоследствии много лет мой лечащий врач Борис Модестович Изотов (имя настоящее, наконец-то я решилась его назвать, хоть так поклониться этому замечательному человеку), как-то обмолвился в разговоре о некой Любе З, которая поступила в больницу в середине беременности, и категорически отказалась сделать поздний аборт. Узлов ниже диафрагмы у нее не было, ей соорудили специальный свинцовый набрюшник и облучали с дозиметром во влагалище. Люба родила потом здорового пацана, только он почему-то получился "в проезжего молодца" огненно-рыжим, и она полушутливо обвиняла в этом кобальтовый ускоритель…
Меня очень вдохновил этот рассказ. Очень. Черт побери, я что, слабее этой Любы? - подумала я…
Эх, Люба... Где-то ты тут мимо меня ходишь по Святой Земле... Ты ведь и не знала никогда о моем существовании. Как странно. Я тебя тоже никогда не видела, а тем не менее мало кто сыграл в моей жизни такую огромную роль… Надеюсь, с тобой все в порядке. Будь здорова и счастлива, родная моя…
Примерно через полтора года после моего первого замужества я залетела. У меня была ремиссия, но еще шли профилактические химиотерапии, и я ухитрилась вписаться так, что беременность наступила не до, не после, а НА ФОНЕ третьей химиотрепии: винкрестин, натулан, циклофосфан.
Я росла в совке. Аборт в этой стране был привычен, как насморк. Я раньше никогда даже не задумывалась, можно или нельзя. Был такой вариант, и все. Тем более странным оказалось и для моих родных, и для меня самой внезапное мое нежелание прибегнуть к этому "естественному" средству в сложившихся обстоятельствах. Ничего из позднейших соображений этики и гуманности в этом нежелании роли еще не играло. Я просто ХОТЕЛА ЭТОГО РЕБЕНКА. И все. Это была уже не абстрактная идея материнства, а наш с любимым мужем ребенок, живая плоть. Вокруг шумели и махали руками с невероятной силой. Мама плакала и боялась. Я же, со свойственным юности легкомыслием, боялась ТОЛЬКО ЗА РЕБЕНКА: набор препаратов, "участвовавших" в зачатии, впечатлял.
С одним врачом, онко-гинекологом с генетическим задвигом, мы полдня сидели и высчитывали совпадения предполагаемого момента зачатия и срока смены гамет. Надеялись, что все-таки не попадет в один цикл. Ничего не выходило: попадало абсолютно точно.
Не было у меня в жизни страха больше, чем родить ребенка-инвалида. "Кто чего боится, то с тем и случится…" Я поплакала и согласилась на аборт. Потом я часто пыталась искать в этом своем решении вину, за которую несу наказание. И не получилось у меня. Может быть, у вас получится лучше. Иногда мне снится, что это был мальчик, и за этого первого мальчика у меня забрали второго.
Аборт мне делали "наживую", с уколом анальгина внутримышечно. Понравилось.
Именно тогда состоялся у нас установочный разговор с Б.М.Изотовым. Бориса Модестовича больные называли "Модест". "Все отделенье без Модеста себе не находило места." Я тоже буду его тут так называть. Для краткости.
Модест всегда меня понимал. Именно он во время самой тяжелой, винбластиновой, химии запретил мне приходить к нему на прием ненакрашенной. Модест не имел права поддерживать меня в моих "детородных" устремлениях, но он мне не мешал и "боком" подсказывал кое-что…
Теперь, во-первых, мне надо было сделать еще одну химию - после аборта. До аборта я думала, что на трех химиях остановлюсь (врачи хотели шесть). Во-вторых, Модест сказал, что для очищения организма после последней химии должно пройти минимум два года, лучше три. В-третьих, перед тем как начать делать детку, нужно тщательно обследоваться. В-четвертых, лучше всего делать детку осенью: после витаминного лета.
На том и порешили.

Добавлено (23/Апрель/2006, 16:59)
---------------------------------------------
Гунька.
Гунька образовалась согласно плану: поздней осенью 1988, после четырех месяцев непредохранения. Брыкалась в пузе, как все дети. Прозвище свое получила раньше, чем был установлен пол. Срок родов мне установили: конец июля. Я подозревала, что на самом деле недели на три раньше.
Модест в Песочной с удовольствием потрогал и померил мой животик. Где-то надавил, я сделала инстинктивный защищающий жест...
- Ну-ну, - засмеялся Модест, - не бойся, упрямица. Никто твоего малыша на обидит...
…В конце мая меня положили в Снегиревку на сохранение: кислорода в крови не хватало. Между прочим, мне вот-вот должно было исполниться 24 года, и в советском роддоме меня считали старородящей. За неделю лежания я наслушалась таких ужасов, что волосы стояли дыбом круглые сутки. Зато сделали ультразвук (по их расчетам, было 33 недели, а по моим прикидкам, все 35), и сказали: девочка. Гы. Девочка. С одной стороны, я несколько разочаровалась: девочку у нас хотел папа. С другой стороны, мне резко полегчало. Странный эффект: в ту беременность я почему-то совершенно не представляла себя матерью мальчика. Ну вот не знала я, что и как мне с ним делать. Зато что делать с девочкой, было совершенно ясно. Если б меня спросил кто-нибудь: чего ясно-то? - я бы ничего вразумительного не ответила. Но уверенность, тем не менее, была полная. Восьмого июня меня выписали, и мы долго ехали на каком-то частнике по тряским мостовым домой на Гражданку…. Мне в машине стало как-то не по себе. Сильно не по себе. Плохо стало, проще говоря. Но потом прошло, мы плотно поели и легли спать. В пять утра 9 июня 1989 года я проснулась от ментального толчка изнутри и села на кровати. В течение нескольких минут прислушивалась к себе, пока поняла, что с определенной регулярностью у меня внутри что-то безболезненно сжимается, и выплескивается ложка жидкости, и что это продолжается уже некоторое время. Женька тоже проснулся и сел на кровати, бессмысленно тараща глаза.
- Так, - сказала я, - поехали назад в больницу.
Женька ничего не спросил, просто метнулся к телефону. Через 20 минут прибежала из соседнего подъезда мама с вещами. Еще через десять минут приехала скорая. К этому моменту толчки, которые шли каждые четыре минуты, стали уже немного болезненными. В трусики текла вода, пока немного.
В приемном покое меня засмеяли. "Рано тебе, что ты явилась! Сегодня не родишь, придумываешь все." Отказались брить и ставить клизму. Врач - невнятный молодой человек слегка подшофе - скользнул глазом, мазнул ладонью, и написал в истории болезни: ПЛОДНЫЙ ПУЗЫРЬ ЦЕЛ.
Через два часа я ПЛАВАЛА в воде. Вода выплескивалась за кровать при каждом движении. Я проложила себе промежность пеленкой и пошла сама искать врача: схватки средней силы, которые у меня в это время уже шли, лучше всего переносились стоя, в положении сильно нагнувшись вперед. Я пришла к врачу и показала пеленку. И предложила поплескаться у меня в бассейне кровати. Смена сменилась, и это уже была другая врачиха. Интересно, что она все-таки подошла к кровати, поморщилась с отвращением, после чего сказала:
- В истории болезни написано, что плодный пузырь цел, - значит, цел.
Видно, до сих пор он у меня цел. В истории болезни же записано. Однако с наступлением утра положение мое улучшилось: к счастью, это была пятница, и на работу пришли обычные врачи Снегиревки. Мои родители не зря уже пару месяцев искали сюда подходцы, правда, они рассчитывали, что у них еще есть время, но все-таки наработки уже были. Там, снаружи, сработали какие-то колесики, денежки посетили нужные карманы, и ко мне персонально пришла врачиха, которая наконец-то нормально меня посмотрела. Она не стала констатировать, что плодный пузырь цел, а сунула руку куда полагается, констатировала небольшое раскрытие и сказала:
- Родит сегодня. Но нескоро. Вколите промедолу побольше, пусть поспит.
Это было в без четверти одиннадцать утра.
Теперь, когда мне сорок лет, я знаю: рожаю я преждевременно, быстро и очень болезненно. Потому что пресловутое раскрытие шейки у меня происходит не за полсуток, как у нормальных людей, а за полчаса. Описывать эти ощущения я отказываюсь. В те первые роды я еще орать могла. Потом.... неважно. Не будем забегать вперед.
Когда мои родственники снаружи на телефоне выяснили, что я сегодня рожу, они активизировались и прислали мне доктора из детского отделения, с которой я уже была знакома до больницы: я как раз все время подталкивала родителей искать не гинеколога, а хорошего педиатра. Это была совершенно замечательная женщина по имени Оля. Женька, дежуривший в это время под окном, удовлетворенный известием, что ему еще ждать и ждать, убежал в ближайший кафетерий выпить кофе с булочкой, а доктор Оля пришла меня подбодрить и подержать за руку. Она считала, что я собираюсь еще долго страдать и спать, спать и страдать. Увидев мой орущий раззявленный рот, подержав холодную потную руку посаженного на кол, она неприятно удивилась. Поглядела по сторонам: ко мне никто не подходил, мне ж промедол вкололи и сказали, что рожу нескоро. Вышла и позвонила родителям. Те позвонили проплаченной врачихе и посулили горы златые. Врачиха, страшно раздраженная, пришла ко мне ("что ты выдумывашь?!"), с презрением пожала плечами, и вдруг увидела характерную судорогу первой потуги. Она резко сунула руку вниз....
- Ой, - сказала, - это уже ребенок. Беги скорей! Беги на стол!
Вторая потуга застала меня в дверях родилки. Я присела, держась за косяк, и тут персонал, по-моему, наконец, испугался минимально. Перед третьей меня подпихнули на стол. Санитарка хмыкнула ("почему небритая? Если еще и без клизмы, гавно в рожу суну" - "Не смейте на меня орать!" - "Анна Васильевна, держите себя в руках, эта девочка по срочной"), взяла ножичек, и МЕЖДУ ПОТУГАМИ спокойно разрезала мне промежность. Распилила, как колбасу.
Понимаете, я очень обиделась. То же самое НА ПОТУГЕ я бы даже не заметила. А так - дополнительное удовольствие получила...
Рядом на столе родила девочка, я так поняла, в срок. Младенца мерили, взвешивали, а она все спрашивала:
- Доктор, почему он молчит??!! Почему он не кричит?!
- Сейчас, сейчас, - пробормотала акушерка, взяла ребенка и шлепнула по попке. Ребенок открыл рот и, делая большое одолжение, мрачно сказал:
- Мя.
"Господи," - подумала я, - "…и это доношенный ребенок… Что ж моя-то?..."
Гунька выскочила на седьмой потуге, вся фиолетовая и оскорбленная, и пока ее левая нога еще была внутри меня, она уже орала благим матом на всю родилку. Это произошло в половине двенадцатого утра. Через сорок пять минут после промедола. Внизу Женька пришел, дожевывая булочку, и ему сказали: поздравляем, папа. Минуло пять с половиной часов с минуты, когда я села на постели, выпихнутая из сна странным внутренним толчком.
Потом меня зашивали, естественно, без наркоза. Честное слово, это было еще интереснее, чем рожать. Практикант колол мне внутренности иголочкой и удивлялся, запоминая, где чувствительность есть, а где ее нет.
Пока я три часа в пропитанном кровью одеяле валялась в коридоре на сквозняке, боясь пошевелиться, чтобы не свалиться с узкой каталки, доктор Оля принесла мне девочку посмотреть. Гунька была запеленута, на голове платочек. Она спала, обиженно подергивая подбородком. Нос был Женькин. Снегиревские врачи звонили Модесту, спрашивали про кормежку. Модест кормить грудью мне запретил: "Лучше твоя дочь будет искусственница, чем сирота." Я очень плакала. Подруга, с которой мы рожали вместе, меня утешала. Грудь мне перевязали, безнадежно испортив ее форму. Гуньку почти не показывали.
Гунька родилась 2300, и еще похудела потом. Нас продержали в больнице 10 дней. Перед запланированной выпиской одна старая неумная врачиха решила, что выписывать Гуньку рано. Она вызвала меня в детское отделение и торжественно сказала:
- Смотри, НА ЧТО ты подписываешься.
И развернула Гуньку. Крохотное тельце, треть которого - ножки по всей длине - в жутких пузырях пролежней и потертостей. Сволочь.
- Как ты будешь С ЭТИМ ВОТ сама??? Ребенок маленький, наверняка, больной… Она теряет вес, у нее желтушка… Что ты с ней дома-то будешь делать?!
Меня такое зло взяло, что я улыбнулась во весь рот.
- Вы не беспокойтесь, - тихо, зловеще сказала, - Мне ее лишь бы домой забрать. (Хотела добавить: ОТ ВАС, но воздержалась). - Я сама только дома жить могу. И ее выходим. Не сомневайтесь.
Врачиха несколько обалдела. Она рассчитывала на совершенно иной результат психической атаки. У меня был сильно внушаемый вид. Но только вид.
Нас выписали.
…Женька, приняв дите на руки, откинул пеленку и вытянулся лицом:
- Ой… А почему она такая маленькая? А почему она такая желтенькая? А почему у нее зубов нет?...
- Отдай, - рассердилась я. Гунька лежала в конверте и серьезно рассматривала меня голубыми глазами.
Дома, когда ее развернули, обмыли, и я первый раз смазала пролежни облепихой, у меня потекли слезы из глаз, и текли два дня без перерыва. Жалко было детку.
Пролежни зажили недели через две-три. В два месяца Гунька весила три с половиной килограмма. Мы как-то гуляли с одной моей подругой, я с Гунькой, а она со своим вторым, четырехмесячным тогда. И как-то у меня по дороге что-то в коляске поломалось. Я вытащила Гуньку и подала подруге: подержи, мол, - а сама полезла в коляску чинить. И вдруг слышу, как мать двоих детей плачущим голосом канючит:
- Лар, забери, я боюсь!...
Я посмотрела на нее... И расхохоталась. Старший у нее родился три девятьсот, а второй четыре шестьсот.
- Я никогда таких маленьких на руках не держала… Я боюсь… Я не умею…
Трехмесячной Гуньке придумали какую-то энцефалопатию... У меня тогда уже выработалось спокойствие удава. Я была уверена, что с Гунькой все в порядке. Исключением стал только один случай.
Как-то раз мы с мамой купали четырехмесячную Гуньку, и нашли у нее подмышкой здоровую безболезненную шишку. В лимфатической зоне. Имея в виду, что лимфогранулематоз оставляет наследственную предрасположенность…
До отъезда в Израиль оставалось меньше трех месяцев. Срочно высвистели и привезли домой Модеста. Он долго трогал и щупал шишку.
- Смотри, - сказал, - Вот узел, глубже. Он чуть увеличен, как реакция на эту самую шишку. Сама шишка - не в лимфатической зоне. Но что это такое, я не знаю…
- Борис Модестович, - я была в отчаянии, - нам ехать или обследоваться?
- Вы ж не в Африку дикую едете. Я бы ее увез и там обследовал. Но решаете вы.
Три месяца спустя мы дорвались до хайфской больницы Рамбам. Три профессора щупали злосчастную шишку: хирург, онколог и гематолог. И ни к какому выводу не пришли. Назначили консилиум через пару месяцев: 11 профессоров….
Примерно за три недели до этого консилиума я заметила, что пресловутая шишка словно бы чуть темнее с одной стороны. Тогда я сделала вот что.
У нас в районной поликлинике принимал замечательный детский врач: бородатый хромой энтузиаст. Я принесла Гуньку к нему на прием, и, НИЧЕГО НЕ РАССКАЗЫВАЯ НИ ПРО НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ, НИ ПРО КОНСИЛИУМЫ, молча показала ему шишку подмышкой.
- Угу, - сказал доктор безмятежно, - положите ихтиолку.
- …Ихтиолку? - ирония моя произрастала из глубокого потрясения...
- Ихтиолку, - рассердился доктор, - два раза в день. Утром и вечером.
И я положила ихтиолку на темное место. Утром и вечером. Утром и вечером. На шестой день шишка стала течь. Она текла две недели, а исчезла бесследно через два месяца, оставив под мышкой еле заметный рубчик. Ни на какой консилиум мы, естественно, не пошли.
Гуньке скоро исполнится шестнадцать. С ее рождением с меня свалилось какое-то заклятие. Я навсегда избавилась от призрака одиночества и ущербности. На некоторое время ощутила свою "комплектность", что ли. Но только на некоторое время.

Добавлено (23/Апрель/2006, 16:59)
---------------------------------------------
Передетка.
…У моего второго мужа не было детей. Он влюбился в Гуньку сразу, но это не избавляло от сильнейшего желания заиметь своего. Мне исполнился тридцать один год, болячки прошлого давным-давно не давали о себе знать ничем, кроме шрамов, астмы и сниженного иммунитета. "Я могу еще одного такого родить," - опрометчиво пообещала я мужу, и забеременела в следующие же выходные, в октябре 1996 года.
И почти сразу поняла, что скоро умру. При каждом движении сердце выскакивало в горло. После процедуры однократного нагибания к нижнему ящику холодильника отдыхать в кресле надо было часа два. Субфебрильная температура по вечерам. И кашель - грозный симптом при лимфогранулематозе…
Один тель-авивский врач, изучив анамнез, пожал плечами:
- Тебе ж рентген делать нельзя… Слушай, а ты легко забеременела?
- В смысле?
- В смысле, быстро?
- Быстро…
- Значит, проблем с этим нет. Давай тебе тогда сделаем аборт, обследуем, вылечим, и если все будет хорошо, ты забеременеешь снова.
Я обалдела. Оглянулась по сторонам: может, мне Израиль привиделся, а я по-прежнему в совке?
Нашла я приличного доктора, и стала ездить к ней к черту на рога. Кроме того, меня направили в отделение высокоопасной беременности в Бейлинсон. Там обследовали, обнаружили некоторые простые вещи: запущенный пиелонефрит (при учете того, что одна почка у меня "маленькая", недоразвитая), резкое снижение функции щитовидки (странно было бы после облучения, если бы это когда-нибудь не произошло), астматический бронхит и так далее. Доктор мой меня пролечила разумно, и мне заметно полегчало.
Скоро стало известно, что у меня в животе мальчик. Счастье. Гунька мечтала о братике. Мы называли его "Шуша". Гунька все время спрашивала, когда он появится на свет, а я стереглась, и говорила ей, что пока рано зарекаться, мало ли что может случиться. Я все время пыталась представить себе малыша в нашей мрачной съемной тогда квартире, и у меня ничего не получалось. Картинка расплывалась, я никак не могла себе этого вообразить…. Но вот наконец исполнилось тридцать недель, и я сообщила Гуньке, что теперь-то мальчик у нас будет точно. А на следующий день у меня вдруг резко поднялась температура и скакнуло вверх давление.
В приемной покое Бейлинсон никакого давления не обнаружили и отправили нас с Илюхой домой. Температура продолжала расти. В мой день рождения, 29 мая, я не могла подняться с постели, родители привезли мне мой любимый торт и уехали, встревоженные, увозя Гуньку. Первого июня давление скакнуло снова, и мы снова поехали в больницу. На этот раз врач долго сомневалась, но все-таки решилась госпитализировать.
Никто не понимал, что со мной происходит. Температура была высоченная, и сильные боли в спине и груди. Я боялась за ребенка и уже тогда просила кесарево. Но пункция показала, что околоплодная жидкость в порядке, и кесарево решили не делать. А это был последний шанс... Пятого ночью дежурный врач впечатлился моими стонами и что-то началось. Что именно началось, я не помню, помню только момент, когда мне сказали, что срочно нужно удалять желчный пузырь, и подали бумагу подписать операцию.
Зеленые стены и круглые лампы на потолке.
Больше ничего не помню.
Со слов семейства и врачей я сделала реконструкцию последующих трех недель. Пятого мне оперировали желчный пузырь, но НИЧЕГО НЕ НАШЛИ. После операции я пришла в себя, муж утверждает, что я с ним разговаривала, но потом снова стала подниматься температура, и я отрубилась. Врачи ничего не понимали и не могли остановить ухудшение, и НЕ БЫЛО МЕНЯ, чтобы настоять на кесаревом сечении. Я упала в несознанку, и его не спасла. Мне можно сколько угодно говорить, что я не виновата. Я все равно не смогу успокоиться этим, я много раз пробовала…
Где-то в этот момент, не помню по какому поводу, мужа и маму допрашивали на классический предмет "мать или ребенок". Оба хором твердо выбрали меня. Оба ничего не понимали в происходящем.
Кесарево сечение (вместе с еще одним разрезом на месте желчного пузыря - все искали источник заразы) сделали одиннадцатого, сделали ПОЗДНО. Мальчик уже получил от меня погубившую его заразу: вирус вагинального герпеса, поселившийся у меня в крови, видимо, еще в период лечения в онкобольнице, но ведшего себя тихо до поры до времени. Вирус этот живет, по разным источникам, в крови от 30 до 70 процентов человечества, но у большинства просто никогда не дает о себе знать.
Вообще, так не бывает. Считается, что герпес не передается через плаценту, что заразиться им ребенок может только, проходя через пораженные родовые пути, и что его никогда не бывает у кесаревских детей. В мировой медицине описано было только три случая исключения из этого правила. Теперь четыре.
Вирус жил у меня везде: в легких вместе с еще двумя микробами, устроившими мне неслабую пневмонию, в мозговых облочках (полыхал тяжелейший энцефалит), в печени, которая в какой-то момент просто отказала… Я валялась без сознания, на искусственной вентиляции легких, и видела в кошмарах миры, где не была человеком. И все время в этих мирах, где я совсем не помнила себя, мучили меня призраки детской смерти и неисполненного долга…
Мальчик мой родился на тридцать второй неделе, почти кило девятьсот. Если бы не вирус, если бы не опоздавшее кесарево, жил бы и радовался. Мальчик умер на двенадцатый день жизни, и я ни разу не видела его, ни разу не держала его на руках. Муж мой держал. Тем, кто иногда ругает моего мужа, который на самом деле человек тяжелый и иногда несправедливо причиняет мне лишнюю боль: я никогда не оставлю его хотя бы только по единственной этой причине. Давно мертвый мальчик, мальчик, которого мы не хоронили, из которого сделали косметический крем, но которого мой муж когда-то вместо меня держал на руках, привязал меня к нему навсегда еще до рождения Гошки.
Через три дня после смерти сына меня перевели из реанимации, и я полу-пришла в себя. На это у меня было примерно десять шансов из ста. Из этих десяти пять обещали мне растительное существование до конца жизни, потому что энцефалит мог выжечь мозги необратимо. Но не выжег. Во всяком случае, не все. Хотя пришла в себя я в амнезии, и полупарализованной: могла только слегка шевелить огромными отекшими конечностями (но не поднимать их), читать не могла совсем, говорила с трудом. Да и не очень-то мне и хотелось возвращаться в мир… Родственники, приятно удивленные уже тем, что вообще удалось меня разбудить, договорились между собой ничего о короткой жизни моего ребенка мне вообще не сообщать. Они сказали, что сын был мертворожденным. Однако пару дней спустя в палату заглянул, вернувшиьс из отпуска, оперировавший меня хирург. Я его, конечно, узнать не могла, но он представился сам. "Привет, - сказал, - Как ты? Как ребенок?" - "Какой ребенок?" - обалдела я, как ушатом воды окатили… Хирург допер, что брякнул лишнее, стушевался и ушел. Ну, а я, естественно, в тот же день узнала всю правду.
- Вы что, обалдели? - сказала родственникам, - как вы посмели скрывать от меня информацию? Вам что, мало, что я три недели отсутствовала, и за это время тут такого наслучалось? Какая мне разница, родился он живым или мертвым? Я его в себе семь месяцев носила, КАКАЯ МНЕ РАЗНИЦА???
Не поняли, по-моему.
Это было очень несправедливо, что я вернулась одна. Некоторое время мне хотелось отключиться снова. Потом я вспомнила про Гуньку. Нет, к этому моменту я уже примерно сутки помнила, что у меня есть дочь. Но только через сутки, после детального рассмотрения и привыкания к эт

Дневник мамы -прошу в гости!

Сообщение отредактировал Nooler - Воскресенье, 2006-04-23, 16:58